Неточные совпадения
По тюрьмам ли
сидите или пристали к другим господам и пашете землю?
— Вы знаете, может быть (да я, впрочем, и сам вам рассказывал), — начал Свидригайлов, — что я
сидел здесь в долговой
тюрьме,
по огромному счету, и не имея ни малейших средств в виду для уплаты.
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился в гимназии, при переходе в седьмой класс был арестован,
сидел несколько месяцев в
тюрьме, отец его в это время помер, Кумов прожил некоторое время в Уфе под надзором полиции, затем, вытесненный из дома мачехой, пошел бродить
по России, побывал на Урале, на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться с ними в Канаду, но на острове Крите заболел, и его возвратили в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
Потом Самгин ехал на извозчике в
тюрьму; рядом с ним
сидел жандарм, а на козлах, лицом к нему, другой — широконосый, с маленькими глазками и усами в стрелку. Ехали
по тихим улицам, прохожие встречались редко, и Самгин подумал, что они очень неумело показывают жандармам, будто их не интересует человек, которого везут в
тюрьму. Он был засорен словами полковника, чувствовал себя уставшим от удивления и механически думал...
— Сына и отца, обоих, — поправил дядя Миша, подняв палец. — С сыном я во Владимире в
тюрьме сидел. Умный был паренек, но — нетерпим и заносчив. Философствовал излишне… как все семинаристы. Отец же обыкновенный неудачник духовного звания и алкоголик. Такие, как он, на конце дней становятся странниками, бродягами
по монастырям, питаются от богобоязненных купчих и сеют в народе различную ерунду.
Самгин встал и пошел
по дорожке в глубину парка, думая, что вот ради таких людей идеалисты, романтики годы
сидели в
тюрьмах, шли в ссылку, в каторгу, на смерть…
— А ты будто не впутан? — спросил Фроленков, усмехаясь. — Вот, Клим Иваныч, видели, какой характерный мужичонка? Нет у него ни кола, ни двора, ничего ему не жалко, только бы смутьянить! И ведь почти в каждом селе имеется один-два подобных, бездушных. Этот даже и в
тюрьмах сиживал, и
по этапам гоняли его, теперь обязан полицией безвыездно жить на родине. А он жить вовсе не умеет, только вредит. Беда деревне от эдаких.
Их деды — попы, мелкие торговцы, трактирщики, подрядчики, вообще — городское мещанство, но их отцы ходили в народ, судились
по делу 193-х, сотнями
сидели в
тюрьмах, ссылались в Сибирь, их детей мы можем отметить среди эсеров, меньшевиков, но, разумеется, гораздо больше среди интеллигенции служилой, то есть так или иначе укрепляющей структуру государства, все еще самодержавного, которое в будущем году намерено праздновать трехсотлетие своего бытия.
— Дочь заводчика искусственных минеральных вод. Привлекалась к суду
по делу темному: подозревали, что она отравила мужа и свекра. Около года
сидела в
тюрьме, но — оправдали, — отравителем оказался брат ее мужа, пьяница.
Он отправился теперь в — ю губернию, а отчим его, Стебельков, и доселе продолжает
сидеть в
тюрьме по своему делу, которое, как я слышал, чем далее, тем более разрастается и усложняется.
Я обогнул утес, и на широкой его площадке глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это
тюрьма.
По валу и на дворе ходили часовые, с заряженными ружьями, и не спускали глаз с арестантов, которые, с скованными ногами,
сидели и стояли, группами и поодиночке, около
тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут были, только двое белых, остальные все черные. Белые стыдливо прятались за спины своих товарищей.
— В
тюрьме, куда меня посадили, — рассказывал Крыльцов Нехлюдову (он
сидел с своей впалой грудью на высоких нарах, облокотившись на колени, и только изредка взглядывал блестящими, лихорадочными, прекрасными, умными и добрыми глазами на Нехлюдова), — в
тюрьме этой не было особой строгости: мы не только перестукивались, но и ходили
по коридору, переговаривались, делились провизией, табаком и
по вечерам даже пели хором.
— Это дело иное. Перечитывая все эти литературные упражнения, я не могу поверить, что в этом-то все дело,
по которому я
сижу в
тюрьме седьмой месяц.
— Я
сижу две недели в
тюрьме по этому делу, да не только ничего не понимаю, но просто не знаю ничего.
В
тюрьмах нет еще обычая учить взрослых грамоте, хотя зимою бывают дни, когда арестанты
по случаю дурной погоды
сидят безвыходно в
тюрьме и томятся без дела; в такие дни они охотно обучались бы грамоте.
Всякие предосторожности, обман начальства, взломы, подкопы и т. п. нужны бывают только тому меньшинству, которое
сидит в кандальных, в карцерах и в Воеводской
тюрьме, и, пожалуй, тем еще, кто работает в руднике, где почти
по всей линии от Воеводской
тюрьмы до Дуэ стоят и ходят часовые.
Появилась Наташа, она тоже
сидела в
тюрьме, где-то в другом городе, но это не изменило ее. Мать заметила, что при ней хохол становился веселее, сыпал шутками, задирал всех своим мягким ехидством, возбуждая у нее веселый смех. Но, когда она уходила, он начинал грустно насвистывать свои бесконечные песни и долго расхаживал
по комнате, уныло шаркая ногами.
Известно давно, что у всех арестантов в мире и во все века бывало два непобедимых влечения. Первое: войти во что бы то ни стало в сношение с соседями, друзьями
по несчастью; и второе — оставить на стенах
тюрьмы память о своем заключении. И Александров, послушный общему закону, тщательно вырезал перочинным ножичком на деревянной стене: «26 июня 1889 г. здесь
сидел обер-офицер Александров,
по злой воле дикого Берди-Паши, чья глупость — достояние истории».
Случилось это таким образом: Сверстов и gnadige Frau, знавшие, конечно, из писем Марфиных о постигшем Лябьева несчастии, тщательно об этом,
по просьбе Сусанны Николаевны, скрывали от больной; но в Кузьмищево зашла за подаянием всеобщая вестовщица, дворянка-богомолка, успевшая уже сошлендать в Москву, и первой же Агапии возвестила, что зятек Юлии Матвеевны, Лябьев, за картами убил генерала и
сидит теперь за то в
тюрьме.
В глубокой и темной
тюрьме, которой мокрые стены были покрыты плесенью,
сидел князь Никита Романович, скованный
по рукам и ногам, и ожидал себе смерти.
— Хитер же ты, брат! — перебил Перстень, ударив его
по плечу и продолжая смеяться, — только меня-то напрасно надувать вздумал! Садись с нами, — прибавил он, придвигаясь к столу, — хлеб да соль! На тебе ложку, повечеряем; а коли можно помочь князю, я и без твоих выдумок помогу. Только как и чем помочь? Ведь князь-то в
тюрьме сидит?
Но для того, чтобы убедиться в этом, мне пришлось пережить много тяжелых лет, многое сломать в душе своей, выбросить из памяти. А в то время, когда я впервые встретил учителей жизни среди скучной и бессовестной действительности, — они показались мне людьми великой духовной силы, лучшими людьми земли. Почти каждый из них судился,
сидел в
тюрьме, был высылаем из разных городов, странствовал
по этапам с арестантами; все они жили осторожно, все прятались.
Живет какой-нибудь судья, прокурор, правитель и знает, что
по его приговору или решению
сидят сейчас сотни, тысячи оторванных от семей несчастных в одиночных
тюрьмах, на каторгах, сходя с ума и убивая себя стеклом, голодом, знает, что у этих тысяч людей есть еще тысячи матерей, жен, детей, страдающих разлукой, лишенных свиданья, опозоренных, тщетно вымаливающих прощенья или хоть облегченья судьбы отцов, сыновей, мужей, братьев, и судья и правитель этот так загрубел в своем лицемерии, что он сам и ему подобные и их жены и домочадцы вполне уверены, что он при этом может быть очень добрый и чувствительный человек.
Нельзя уж нам уверять, что мы не знали про те 100 тысяч человек в одной России, которые
сидят всегда
по тюрьмам и каторгам для обеспечения нашей собственности и спокойствия, и что мы не знаем про те суды, в которых мы сами участвуем и которые
по нашим прошениям приговаривают покушающихся на нашу собственность и безопасность людей к
тюрьмам, ссылкам и каторгам, в которых люди, нисколько не худшие, чем те, которые их судят, гибнут и развращаются; что мы не знали того, что всё, что мы имеем, мы имеем только потому, что это добывается и ограждается для нас убийством и истязаниями.
—
По Верке, — добавил Грачёв. —
Сижу и думаю: «А ну, как это я её в
тюрьму вогнал?»
— Знакомимся с ужасами женской доли… Мне только здесь стал воочию понятен Некрасов и Писемский. Представьте себе, вот сейчас в садике
сидит красавица женщина, целиком из «Горькой судьбины», муж из ревности убил у нее младенца и сам повесился в
тюрьме… Вот она и размыкивает горе, третий год ходит
по богомольям…
— Чтобы раз навсегда покончить с этим, — серьезно и внушительно сказал Тарас, похлопывая рукой
по колену, — я скажу вам теперь же, как все это было. Я был сослан в Сибирь на поселение на шесть лет и все время ссылки жил в Ленском горном округе… в Москве
сидел в
тюрьме около девяти месяцев — вот и все!
Когда, говорит, я был в университете, то но вашей милости четыре месяца в
тюрьме торчал, вы, говорит, подлец!» Я сначала струсил, но сейчас же и меня за сердце взяло: «
Сидели вы, говорю, никак не
по моей милости, а за политику вашу, и это меня не касается, а вот я почти год бегал за вами днём и ночью во всякую погоду, да тринадцать дней больницы схватил — это верно!» Тоже выговаривает, свинья!
Вы знаете, что
по приказанию Раппа
сидит теперь в
тюрьме какой-то флорентийский купец; не знаю почему, генерал Дерикур подозревает, что он русской шпион.
Но уже через десять минут, когда они возвращались домой, Колесников весело шутил
по поводу своих гондол; и слово за словом, среди шуток и скачков через лужи, рассказал свою мытарственную жизнь в ее «паспортной части», как он выражался.
По образованию ветеринар, был он и статистиком, служил на железной дороге, полгода редактировал какой-то журнальчик, за который издатель и до сих пор
сидит в
тюрьме. И теперь он служит в местном железнодорожном управлении.
Опять Арефа очутился в узилище, — это было четвертое
по счету. Томился он в затворе монастырском у игумена Моисея, потом
сидел в Усторожье у воеводы Полуекта Степаныча, потом на Баламутском заводе, а теперь попал в рудниковую
тюрьму. И все напрасно… Любя господь наказует, и нужно любя терпеть. Очень уж больно дорогой двоеданы проклятые колотили: места живого не оставили. Прилег Арефа на соломку, сотворил молитву и восплакал. Лежит, молится и плачет.
Он часто ездил к сыну, нанимал кого-то, подавал кому-то прошения, пожертвовал куда-то хоругвь. Смотрителю
тюрьмы, в которой
сидел Анисим, он поднес серебряный подстаканник с надписью
по эмали «душа меру знает» и с длинной ложечкой.
Почти год назад, с двадцать пятого августа, как уже было сказано выше, я провел несколько дней в той же тобольской
тюрьме, только в другом ее отделении. Однажды к моей двери подошел арестант,
по фамилии, кажется, Ефремов, и передал мне записку, написанную на обрывке серой бумаги. Из нее я узнал, что в тобольской
тюрьме, в военно-каторжном ее отделении,
сидит уже третий год в строжайшем одиночном заключении политический осужденный, «именующий себя Фоминым».
Сидит девка, призадумалась,
Посидевши, стала сказывать:
«Вы послушайте, добры молодцы,
Вы послушайте, милы племяннички,
Уж как мне, младой, мало спалося,
Мало спалося, много виделось,
Не корыстен же мне сон привиделся:
Атаману-то быть расстрелену,
Есаулу-то быть повешену,
Казакам-гребцам
по тюрьмам сидеть,
А мне, вашей родной тетушке,
Потонуть в Волге-матушке».
Правда, князь Андро сообщил мне, что ага-Керим бек-Джамала
сидит в тифлисской
тюрьме со своими ближайшими соучастниками, но дальше этого сведения Андро не распространялись, и участь моего друга по-прежнему была темна и непроницаема, как туманы в горах Дагестана…
— Да как же не права? Я тебе говорю, сколько я больная лежала да рассуждала про нашу Ларису Платоновну, сколько теперь к мужу в
тюрьму по грязи шлепаю, или когда здесь над больным
сижу, — все она у меня из головы неидет: что она такое? Нет, ты расскажи мне, пожалуйста, что она такое?
По-видимому, он когда-нибудь
сидел в
тюрьме, и немало: у него было умение опытного арестанта создавать пространство из нескольких метров.
Кто больше человек и кто больше варвар: тот ли лорд, который, увидав затасканное платье певца, с злобой убежал из-за стола, за его труды не дал ему мильонной доли своего состояния и теперь, сытый,
сидя в светлой покойной комнате, спокойно судит о делах Китая, находя справедливыми совершаемые там убийства, или маленький певец, который, рискуя
тюрьмой, с франком в кармане, двадцать лет, никому не делая вреда, ходит
по горам и долам, утешая людей своим пением, которого оскорбили, чуть не вытолкали нынче и который, усталый, голодный, пристыженный, пошел спать куда-нибудь на гниющей соломе?
Из городской
тюрьмы, где в одиночной камере все продолжала
сидеть княжна, шли другие рассказы. Говорили, что арестантка изнуряет себя постом и молитвою, читает священные книги, не спит
по ночам.
Я изнывал от тяжкого беспорядочного труда, терпел лишения, раз пять
сидел в
тюрьме, таскался
по Архангельским и Тобольским губерниям… вспоминать больно!
— Ну, тогда, конечно, проку из него не будет, — согласилась Анна Александровна. — По-человечески его жалеть действительно надо, но нам-то он, ох, какое зло сделал, ты только сообрази, легко ли было Мите вынести весь этот позор, легко ли было
сидеть в
тюрьме неповинному… Он перед нами-то спокойным прикидывался, а вчера я посмотрела, у него на висках-то седина… Это в тридцать лет-то… Не сладки эти дни-то ему показались, а все из-за кого…
— Так-то, так, да не хочется в
тюрьмах сидеть, да
по этапу шествовать. А кроме того и расстаться с хорошенькой женщиной…
По описаниям газет, эта Мадлен де Межен положительно красавица, — отвечал Ястребов.
—
По указу его императорского величества, — читал мировой свое решение. Дело было в том, что эта самая женщина, проходя мимо гумна помещика, унесла полснопа овса. Мировой судья приговорил ее к двум месяцам
тюрьмы. Тут же
сидел тот самый помещик, у которого был украден овес. Когда судья объявил перерыв, помещик подошел к судье и пожал ему руку. Судья что-то поговорил с ним. Следующее дело было дело о самоваре… Потом о порубке.
Самые вредные люди повешены или
сидят по каторгам, крепостям и
тюрьмам; другие, менее вредные десятки тысяч людей, выгнаны из столиц и больших городов и голодные, оборванные бродят
по России; явные полицейские хватают, тайные разведывают и следят; все вредные правительству книги и газеты извлекаются из обращения.
По этому делу Константин Ионыч
сидел в
тюрьме и освобожден с оставлением в подозрении, но ничего к обнаружению Авенира и Платониды от него не узнали.
Решительно протестую я и против того утверждения, будто все мы виноваты в этой войне, а стало быть, и я. Смешно даже спорить! Конечно,
по их мнению, я должен был всю жизнь не пить и не есть, а только орать на улице «долой войну!» и отнимать ружья у солдат… но интересно знать, кто бы меня услышал, кроме городового? И где бы я теперь
сидел: в
тюрьме или в сумасшедшем доме? Нет, отрицаю всякую мою вину, страдаю напрасно и бессмысленно.